П. Авен, А. Кох. «Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук»

Очевидно, что Бурбулис и Гайдар, с которыми в основном мы поддерживали контакты, оказали большое влияние на решение России по этому весьма спорному вопросу. От этого решения зависела стабильность во всем евразийском регионе и, соответственно, интересы российского народа.

Как и весь мир, мы с волнением следили за быстрым политическим развитием после краха августовского путча в 1991 году. Это происходило в разгар предвыборной кампании в Швеции, по итогам которой я стал премьер-министром.

Приоритетным вопросом для нас было завоевание независимости странами Балтии.

Мы высоко оценили бесстрашную позицию Бориса Ельцина в январе 1991 года, когда он жестко возражал против советских вооруженных акций в Вильнюсе и Риге.

В ходе встреч с Ельциным мы поняли, что он храбрый и решительный руководитель, и он действительно проявил эти качества во время августовских событий. Нас не мог не порадовать тот факт, что Россия признала независимость стран Балтии.

В дальнейшем мы старались помогать в разрешении конфликтных ситуаций, возникших в связи с советской оккупацией Балтийских государств. Наиболее сложными были вопросы, связанные с выводом российских войск и военной техники, а также со статусом большого количества русскоязычного населения этих стран, оказавшегося там также вследствие политики Советского Союза.

Мы понимали политические проблемы, с которыми российское руководство столкнулось в лице недовольного русскоязычного «меньшинства» в странах Балтии, имевшего в прежние времена привилегированный статус и поддерживаемого консервативными националистическими силами в российском парламенте.

В разговорах с россиянами мы подчеркивали, насколько прибалтийские республики пострадали от тоталитарного диктаторства Советского Союза, а в разговорах с прибалтами мы добавляли: «а также русские»!

Мы понимали, что в своей правовой и политической основе стратегия, которую избрало руководство стран Балтии, здравая, но призывали его к гибкости в реализации этой стратегии. Военные проблемы были разрешены в оговоренные сроки, но для этого потребовался большой объем тяжелой работы и готовность реформаторского правительства под руководством Ельцина к сотрудничеству.

Когда Россия начала свои системные преобразования, президент Ельцин и действующий премьер-министр Гайдар обратились к Западу за финансовой помощью. Они хотели создать стабилизационный фонд в размере всего лишь $4—5 млрд для укрепления бюджета. Без такой помощи инфляция вышла бы из-под контроля, и правительство не смогло бы выжить.

За исключением гуманитарной помощи Запад не оказал никакой поддержки предстоящей рыночной реформе, демократии и, соответственно, политической стабильности России. Это стало большой ошибкой, которая определила отношение россиян к Западу.

Несмотря даже на радикальное сокращение военных расходов, которое в равной степени отвечало интересам Запада и самой России, правительство Гайдара не получило ни одного западного кредита.

Эти вопросы обсуждались группой «Большой семерки», и, пожалуй, только Великобритания высказалась за создание фонда и программу краткосрочного финансирования. США заявили, что конгресс не одобрит предоставление денег России, особенно в год выборов. Япония отказалась помогать из-за Курильских островов. Германия была поглощена воссоединением.

Министры финансов победили министров иностранных дел.

Кроме того, имел место скептицизм по поводу новых непроверенных лидеров в Москве, которые сместили популярного Горбачева. Отношение к России как к основному преемнику Советского Союза напоминало холодную войну.

Свою роль сыграло и влияние критиков в самой России, которые ратовали за более постепенное реформирование экономики. Выступая в унисон с МВФ и некоторыми западными политиками, они высказывались за сохранение экономического и валютного союза всех бывших советских республик.

Ко всему этому добавлялась неопределенность, с которой западный капитал сталкивался в связи с быстрым изменением политической ситуации в Москве. На самом деле это должно было стать аргументом в пользу, а не против поддержки российского правительства в критический период с января по апрель 1992 года. Такая поддержка могла бы создать некоторую свободу для экономического маневра.

Тот факт, что даже небольшие суммы не были предложены, ослабил правительство и усилил оппозицию. Возможность реально влиять на ход событий в России была безвозвратно утрачена.

Отношение Запада к экономическим реформам правительства Гайдара было неоднозначным. Оно формировалось на основании не только идеологических и политических предпочтений, но и информации и мнений наблюдателей внутри самой России и за ее пределами.

Я говорю, естественно, не о ярой оппозиции, реакционерах, коммунистах, сильном промышленном лобби, людях из военно-промышленного комплекса. Они имеют значение для внутренней борьбы, но, по определению, не для западного мира.

Запад прислушивался к таким экономистам, как Явлинский и Шаталин, которые предлагали иной подход. Их аргументы, порой довольно сильные, сыграли существенную роль для Запада, где некоторые известные экономисты разделяли их сомнения.

Мы же считали особенно поучительным пример Польши. Он демонстрировал иное направление.

Мы считали радикальные реформы под руководством Бальцеровича образцом для подобных преобразований. Нас не убеждали аргументы, что Россия — особая страна или что она слишком велика, чтобы следовать принципам, которые хорошо работали в такой маленькой стране, как Польша.

В то же время мы понимали, что в России сложилась более сложная ситуация: отсутствие реального опыта рыночной экономики, менталитет, сформированный за 75 лет тоталитарного коммунистического правления, централизованная и милитаризованная экономика, господствующая на всей территории бывшего Советского Союза, имперский синдром в политических и бюрократических кругах, отсутствие диаспоры, которая могла бы помочь своими знаниями, советами и ресурсами. Мы постепенно осознавали гигантский масштаб задач, стоящих перед новым руководством.

Беседуя с нашими друзьями в российском правительстве, мы начинали понимать необходимость быстрых и радикальных действий, а также тот факт, что для возможных стратегий существует лишь весьма узкий коридор.

Гайдар неоднократно говорил об отсутствии резервов для облегчения трудностей, вызванных распадом старой прогнившей системы. Невозможно начать либерализацию экономики, пока не будут осуществлены структурные реформы. Приватизацию нельзя было откладывать до появления некой идеальной модели.

Если бы правительство действовало нерешительно, политическая реакция перешла бы в контрнаступление. В начале 1992 года были все основания опасаться экономической и политической катастрофы, общего краха и даже вооруженных конфликтов.

Политика российского руководства реализовалась в условиях очень сильного социального напряжения, и мы это понимали. В принципе, можно было попробовать освобождать цены поэтапно — в связи с огромным излишком денег, «нависающим» над рынком. Мы понимали, что власти боятся народного взрыва.

Но, как ни странно, никаких крупных народных протестов не было, хотя цены мгновенно выросли на 250%. Со временем мы увидели, как дефицит уменьшился и в магазинах появились товары, которых не было годами. Формирование рыночной экономики было медленным, но верным.

Я отчетливо помню визиты в Москву, когда после преодоления страданий, вызванных крахом системы, стали заметны первые ростки нового предпринимательства и новой экономики.

Воистину поразительно, что преобразования, которые подготовили почву для таких серьезных перемен в России, были проведены командой Гайдара всего за один год.

Когда Гайдар был выведен из правительства и на его место пришел Черномырдин, мы опасались, что реформы будут повернуты вспять.

Этого не случилось, но мы с беспокойством наблюдали ожесточенные конфликты между администрацией Ельцина и российской Думой, которые привели к столкновению в октябре 1993 года, закончившемуся обстрелом Белого дома.

<<   [1] ... [101] [102] [103] [104] [105] [106] [107] [108] [109] [110] [111] [112]  >>